Семейная жизнь гражданки З. сложилась не слишком удачно — она развелась с мужем на третьем месяце беременности и в этой неблагоприятной обстановке ее ребенок родился мертвым, о чем Чертановский отдел ЗАГС г. Москвы сделал свою печальную отметку в книге записи рождений, указав в качестве отца бывшего мужа З. Несчастная мать слабо возражала в том смысле, что настоящим отцом ребенка являлся некто Г., с которым они как муж и жена проживали больше трех лет. Но совместное заявление, требуемое в таких случаях законом, подать не представилось возможным, так как Г. отсутствовал по не зависящим от него причинам, а спустя два месяца последовал в лучший мир вслед за своим мертворожденным ребенком. Стойкая приверженность закону местных представителей вертикали власти не вызвала понимания со стороны матери, но в то время она была не в таком состоянии, чтобы вести активные боевые действия, — детская могила осталась без надгробной надписи.

Только три года спустя З. обратилась в Чертановский суд г. Москвы с заявлением об установлении отцовства и перемене имени ребенка. Еще через три месяца умер и бывший муж З. Довольно скоро суд прекратил производство по делу, упирая на то, что мертворожденный ребенок никаких гражданских прав не приобрел, а Семейный кодекс касается только живых детей, но никак не мертвых. Мосгорсуд оставил чертановский акт правосудия без изменения, что открыло З. прямую дорогу в Страсбург. Действительно, гражданские права возникают с момента рождения, но у матери погибшего ребенка тоже есть права, о чем местные чиновники совершенно забыли.

Дело З. оказалось настолько вопиющим, что даже постоянный представитель Российской Федерации при Европейском суде Лаптев, который всегда яростно отстаивает правоту российского правительства, на этот раз не нашелся что возразить. Он признал, что отказ судов удовлетворить требования заявительницы не имел никакой правовой основы — согласно ст. 50 Семейного кодекса в случае смерти лица, которое признавало себя отцом ребенка, но не состояло в браке с матерью ребенка, факт признания им отцовства может быть установлен в судебном порядке.

В своей жалобе З. ссылалась на ст. 8 Конвенции о защите прав человека и основных свобод, которая устанавливает: «Каждый человек имеет право на уважение его личной и семейной жизни...». В своем решении Европейский суд напомнил, что не случайно ст. 8 приравнивает к семейной жизни личную. С учетом того, что у заявительницы, несомненно, должна была развиться тесная личная связь с ее ребенком, которому она намеревалась дать определенное имя, возникший при этом конфликт не мог не затронуть ее «личной жизни». Уважение к ней как раз и гарантирует ст. 8 Конвенции, защищая личность от произвольного вмешательства со стороны публичных властей.

В настоящем деле никто не опроверг утверждений З. об отцовстве Г. по отношению к ее ребенку. Поскольку последний родился мертвым, ни у кого не возникало обязательств по его содержанию, и, по-видимому, ничьим интересам просьба заявительницы не противоречила. В связи с этим Европейский суд сделал вывод, что «ситуация, когда правовой презумпции позволяется торжествовать над биологической и социальной реальностью, без учета существующих фактов и желаний заинтересованных граждан и в отсутствие лиц, которые извлекли бы из этого выгоду, не является совместимой с... обязательством государства обеспечивать эффективное «уважение» к личной и семейной жизни». Результат — государство обязано восстановить права потерпевшей и выплатить ей компенсацию.

На первый взгляд, вмешательство в право матери называть своего ребенка так, как она считает нужным, должно быть всецело поставлено в заслугу работникам правосудия — по смыслу ст. 50 СК РФ ЗАГС тут как будто ни при чем. Стоит отметить, однако, что дело З. — не единственный конфликт в практике Чертановского ЗАГСа; не так давно последний привлек внимание прессы еще одним скандалом — по поводу желания художника В. и реставратора Ф. назвать своего ребенка малопонятной аббревиатурой, из которой, по мысли счастливых родителей, следовало, что ребенок является человеком разумным. Полет фантазии был тут же пресечен начальником местного ЗАГСа Людмилой Сахаровой, полагавшей, что она, как чиновник, имеет право «отказать им в этом капризе, поскольку это нарушает законные права ребенка на нормальное имя». Казалось бы, суду рассматривающему жалобу на действия органа власти, никак не перепрыгнуть через п. 2 ст. 58 СК РФ, устанавливающий, что имя ребенку дается по соглашению родителей, но человеческие судьбы было доверено вершить судье Чертановского суда Серкиной, которая по непонятным причинам пришла к выводу, что «имя не должно иметь яркого смыслового (нарицательного) значения и должно походить по форме на основную массу имен». Судья также считала, что «в условиях Земного шара» все люди относятся к виду «человек разумный», хотя с учетом последних событий это утверждение не кажется таким уж бесспорным (Мосгорсуд оставил решение Серкиной без изменений).

Причастность к государственной регистрации таких важных явлений, как жизнь и смерть, несомненно, наполняет душу сознанием собственной значимости. Представляется, что обилие скандалов в деятельности Чертановского ЗАГСа связано не столько с тем, что на обслуживаемой им территории проживает много необычных людей, сколько с тем, что начальнику ЗАГСа Сахаровой трудно с ними работать — убеждать и достигать баланса интересов, как на это ориентирует все чертановские органы ст. 8 Конвенции о защите прав человека и основных свобод, о которой в упомянутых спорах никто не хотел вспоминать.

Г. Николаев